Точеные башенки и столбики вишневых садов, когда продвигаешься как под обстрелом - городской житель, перебежками, держась за провода, бежишь по страшному, хлопающему мокрыми ластами саду, на плодовых деревьях висят непомытые, непроверенные, несортированные фрукты, в траве стелется мелкая насекомая жизнь....Вокруг тебя - облако электронов, ты - городской житель, страшно, страшно, но ты блокируешь страх. Тебе страшно чего-то более простого, чем чат и более мучительного, чем сон. Тебе страшно разучиться говорить, хотя ты, обремененный образованием, говорить и не умеешь, ты умеешь острить, цитировать, пародироватьь - и умиляться тому, как другие, простые, незамутненные люди могут выпаливать целые речи о том, что их действительно волнует. Тебе страшно стать животным, безголовым ежиком, покатиться в траву, из-за ножки стола наблюдать, как Раневская взмахивает руками....как грациозно умели маяться старинные люди!

Далее...



Как страшно ночью идти до сортира в саду и слушать черное, и наблюдать бессловесное! Все поглощает чернота жизни-вокруг-тебя, заглушает тебя. Хотелось бы бояться полнее, не наблюдая за своим страхом, наблюдатель за наблюдателем! Ветка мазнет по щеке - и ты уже прикидываешь, как ты испугался: искренне? Притворно? Полностью? Стыдно? Опасно? Противно? Как боятся боли? Наказания? Унижения? Как боятся - сами совершить стыдное?
Мокрый чавкающий влажный жадный ночной мир, который только на секунду проникает в душу.
Кажется, что дневной сухой правильный мир изъеден сухими язвами, выточен балясинами, детишки передвигают сырные ножки в носочках и играют в серсо....Нарастающее крещендо умиротворения. Все замирает, словно прислушивается к суфлеру.

Весь мир - театр и все актеры думают, не оставили ли они включенным утюг.

Весь мир - театр, и все актрисы думают, что еще один-два сезона - и никакой грим не позволит им играть инженю.
Электронные облака, одетые в истлевшие костюмы чеховских персонажей... Нам не хватает слов, в резервации языка и эманации вежливости. Необязательный, скрепленный проволочками разнородный мир. День за днем ты не отыгрываешь заданные гаммы. Гаммы выдыхаются, корчатся и остаются непонятыми, успев наскучить. И ты ищешь неприедающейся простоты, Но, конечно, нигде ее не находишь.

Ты предпочитаешь подглядывать за чужими кислыми секретами. Гимназист подглядывает в купальне за веселой соседкой. Добродетельный доктор подглядывает за гимназистом, маленькая девочка подглядывает за толстым доктором в жилете, веселая соседка любит купать маленькую девочку и аккуратно растирать, растирать ее пухлое тельце полотенцем, каждую розовую складочку.

А мы - сами лежим у себя на ладони, и диалоги из учебника французского кажутся нам верхом мудрости.. Без вопросов, уверенно, с полной отдачей, без рефлексии, Marthe va à la gare. Ах, какая целеустремленность! Какое совпадение с задачей! Какая сосредоточенность! Не считаясь со временем, робираясь через метель и туман, упорно, Marthe va à la gare.
Уже идет, не грезит, не призывает в Москву, в Москву!

Нельзя сказать со всей определенностью, что добродетельный доктор вожделеет гимназиста, гимназист - не прочь сунуть веселой разбитной соседке, а соседку посещают нечестивые мысли, когда она разглаживает все розовые складочки на розовом теле.
Они просто маются и дразнят и вслепую дополняют свою жизнь чем-то, чему не знают названия. Слепая ласточка в чертог теней вернeтся. Слепая - принесет в клюве то, не знаю что, что ляжет - в правильный угол гнезда. Маются и дразнятся- и этого им вполне достаточно, а если недостаточно - то сама эта нехватка - повод для отнюдь не неприятного томления. Мы обожаем Тютчева и Мандельштама - геометрических поэтов, способных испытывать оргазм по поводу песка, маятника, круга, олова. Кружева скрывают язву, духи скрывают вонь. Те, кто любит язвы, ранки, царапинки, корочки, вывихи - вдыхают духи и теребят кружева.
Нельзя же прямо - в красное, мягкое, чвакающее!
Это же прямо в обморок падаешь от мысли.
Мы же не звери, господа!

Когда нам надоедает читать Чехова -мы переводим Чехова на другой язык. Переводим на язык чатов, на бизнес-инглиш, лучше - на бизнес-японский, на средневековый суринамский, в бинарный код. Потому что лучше Чехова ничего нет. И Мураками - это тоже чехов. И Пелевин - это тоже Чехов. И любой писатель - это Чехов. И каждый из писателей растирает розовые складочки и подглядывает за другим писателем в купальне. Гимназист находит в купальне книжку, забытую разбитной соседкой и уносит ее к себе в комнату и мечтательно дрочит. Из этой книжки соседка не прочитала ни строчки - но какая приятная сафьяновая обложка- где же она умудрилась ее забыть - она так нежно склонялась к страницам и тень падала на ее нежные щеки... жаль, что так и не удалось почитать - но лето - это такое занятое время!

И если от кислой томности чатов и интеренеткамер и купален мы переходим в бешеный трах фестивалей или по городу прокатывается, всех переебав, гусарский полк или отряд бешеных музыкантов, или ты выбираешься в отпуск и грациозный официант в кафе давит на жалость - белла донна, такая красивая, я так одинок - а у него практически на каждой части тела - счетчик посещений...... и ты чувствуешь, что тебя играют, как гамму, ты идешь , как какая-нибудь Марта, на вокзал, и твое тело разворачивается в красивую пропись ...быстро, ярко, рапидом, ничего не запомнил, слепое фортепьяно поднимает на хребте черные и белые чешуйки - что это было, какие быстрые пальцы перебирали мою замшелую чешую?

ну и где ж ты наконец найдешь отдохновение-то, как не в рутине плетения венков и тихого самовара, и курортного романа, и крыжовника и покушать и полежать в холодке?

Автор: Герке Ольга