На улице стоял уже ноябрь – тот самый последний месяц осени, когда о былом величии этого времени года уже не осталось никаких воспоминаний, и оно предстает в своем самом ужасном обличии: кругом сырость, грязь, вонь и холод. Резкий холодный ветер пробирает до костей, будто бы стремясь выхолодить их и выдуть вон, оставив после себя замерзшую стеклянистую бесформенную груду плоти, сверкающую кровавыми льдинками на холодном и остром, как нож, свету солнца. Первые признаки зимы уже не раз пытались дать о себе знать, но пока что безрезультатно – Осень, близкая подруга Смерти, так просто своих позиций не сдает! И тот жалкий первый снег, что тщетно пытался прикрыть уродство безжизненной земли, был не раз нещадно сметен жестоким ветром и впитан уродливой грязью. далее...

В такую погоду более всего хочется сидеть дома, когда за окном – студеная темень, а дома вкусно пахнет какой-нибудь выпечкой, а ты сидишь в тепле, с любимой, и смотришь кино, или читаешь книжку или просто болтаешь с ней о чем-нибудь. Да! В ноябре такое времяпрепровождение – предел человеческих мечтаний! И все же – жизнь куда суровее, и необходимость работать и учиться никуда не девается, даже не смотря на такую мерзостную погоду. Увы!
И вот, будучи не в самом лучшем настроении, голодный, усталый, немного грустный и злой, Игнат ехал в маршрутке домой, чтобы там, в полном одиночестве, отдохнуть от учебы, возможно – немного поработать, еще чем-нибудь занять себя, а потом и спать лечь, чтобы с утра снова пробиваться сквозь непогоду к знаниям… Надо сказать, что Игнату еще повезло: эта самая маршрутка очень удачно останавливалась как прямо у подъезда его дома, так и недалеко от университета, что сильно облегчало ему жизнь! За окном машины мелькали однообразные городские пейзажи, чей мрачный вид усугубляла безрадостная погода, в маршрутке битком сидели угрюмые люди, все как один напряженно молчали и смотрели в окна, избегая смотреть друг на друга. Неизвестно, откуда взялось такое правило – не смотреть на людей в транспорте. Скорее всего, необходимость в таком поведении проистекает из того, что когда у тебя на душе и так паршиво, нет никакого желания смотреть еще на чью-то мрачную физиономию, чей вид совершенно не приносит никакой радости. Тут горожанам нельзя отказать в логике и рациональности.
Пока мы проводили экскурс в психологию городских жителей и пытались выяснить причины их странного поведения, маршрутка подъехала к дому Игната, и из нее вышли двое: Игнат и молодая девушка лет семнадцати, весьма симпатичная с виду. Игнат галантно, на автомате, пропустил даму вперед, вышел из маршрутки сам вслед за ней, захлопнул дверь и направился к своему дому. Девушка двигалась в том же направлении, но эти двое совершенно не замечали друг друга и все так же, как и раньше, были погружены каждый в свои собственные мысли. Лишь когда она вдвоем, примерно одновременно, подошли к Игнатову подъезду, они заметили друг друга и переглянулись, напряженно пытаясь узнать, живут ли они в одном подъезде и, следовательно, стоит ли кивком проявить взаимную вежливость, или же они видятся в первый раз и, в таком случае, в приветствии нет никакого смысла. Так или иначе, войдя в подъезд и стоя в ожидании лифта, они затеяли пустой разговор, единственная цель которого – разогнать давящую тишину, которая вызывает ощущение опасности, исходящей от стоящего рядом, но молчащего человека. Бегло поделившись негативными мнениями о погоде, они перешли на тему учебы: выяснилось, что оба едут домой из институтов. Естественно, дальше был прояснен вопрос, кто на каком курсе учится. Надо сказать, что Игнат был большим разгильдяем, и в свои двадцать три года учился лишь на втором курсе, не смотря на то, что поступил он сразу после школы, то есть в семнадцать лет. Чем он занимался всё это время – остается только лишь догадываться. Игнат сильно стеснялся такого положения вещей, поэтому каждый раз, когда его спрашивали о том, на каком он курсе, он сначала давал туманный ответ, что учится уже столько-то лет, и уточнял на каком именно курсе только в том случае, когда его прямо об этом спрашивали. Теперь же, когда утаивать правду стало бессмысленно – за шесть лет совершенно спокойно можно закончить пять курсов – он сразу, сильно смущаясь, говорил, что учится лишь на втором курсе. Девушку звали Викой.
Так, непринужденно болтая, они дождались лифта и, продолжая мило общаться, доехали до третьего этажа, на котором жил Игнат, попрощались, и Игнат, будучи весьма стремительным молодым человеком, вышел из лифта. Когда Вика вышла из лифта вслед за ним, удивлению обоих не было границ: оказалось, что оба живут на одном и том же этаже, в квартирах напротив и при этом ни разу не видели друг друга. Отшутившись по этому поводу, Вика вошла в свою квартиру и закрыла дверь, а Игнат остался стоять потрясенный на лестничной клетке, спиной к своей двери, с ключом в руках, задумчиво глядя на дверь Викиной квартиры. Простояв так минуту, он не менее задумчиво начал подниматься на последний, пятый этаж, и, дойдя до верха и встав перед дверью с окошком на крышу, стал глядеть на улицу.
Надо сказать, что этот дом имел довольно странную архитектуру: он был пятиэтажным, длинным – всего шестнадцать подъездов, но, вследствие того, что построен он был на весьма наклонной плоскости, походил на гигантскую лестницу – пятый этаж каждого четвертого подъезда был расположен на уровне крыши предыдущей четверки. И в каждом «краевом» подъезде, на пятом этаже, имелась дверь на крышу, видимо, дабы дать жильцам возможность развлечь себя в теплое время года променадом на крыше собственного дома. Эти двери очень походили на балконные – были снабжены окошком, что, конечно, давало возможность любоваться природой, не открывая двери, но, в то же время, делало такие подъезды очень холодными в зимнюю пору.
Вот перед такой дверью и стоял Игнат, потрясенно размышляя о том, что, кажется, в его душе что-то шевельнулось к этой девушке. Он был сильно выбит из колеи: ей всего лишь семнадцать лет, так что его переживания иначе, как педофилией не назвать! И все же, и все же… Он явственно чувствовал, что она ему небезразлична.
Снежная пурга на улице уже успела отчего-то смениться сильным ледяным дождем, который явно решил зарядить надолго. Внезапно тяжелые думы Игната были прерваны самым неожиданным образом: он заметил на крыше праздно шатающуюся пьяную женщину, которая, того и гляди, норовила сверзиться вниз. Движимый вбитыми с детства поведения нормального человека, Игнат нехотя вышел на крышу под дождь, чтобы увести глупую женщину с крыши и помочь ей избежать несчастья. Он действовал на автомате. Подойдя к женщине, Игнат услышал голос диктора из радиоприемника, который, как оказалось, был у женщины. Диктор серьезным голосом повествовал, как это ни забавно, о правилах безопасности при сильном ливне. Игнат усмехнулся такому забавному совпадению, взял женщину за локоть и молча, осторожно ступая по предательски скользкому черному и блестящему рубероиду, повел ее к двери в подъезд. Доведя женщину до подъезда и прикрыв за ней дверь, Игнат решил, что, коли все равно ему пришлось промокнуть, можно и развлечь себя небольшой прогулкой и, закурив сигарету, двинулся к специально оборудованной пожарной лестнице, чтобы спуститься на улицу.
Дом Игната стоял на углу широкого проспекта и небольшой улочки. Как раз около того места, куда приводила с крыши пожарная лестница, проводились какие-то подземные ремонтные работы – похоже, меняли трубы. Безобразная огромная дыра в асфальте была окружена валами глинистой растекающейся почвы, в самой яме суетились рабочие, по причине дождя спешно отчерпывающие ведрами воду из ямы. Содержимое ведер они, не глядя, выбрасывали из ямы, частенько проявляя в этом занятии чрезмерное усердие, так, что комья липкой грязи не раз перелетали ограду, окружающую зону работ, и попадали порой в случайных прохожих. В связи с этим на данном пятачке почти постоянно звучали брань рабочих и прохожих, так как последние, естественно, сильно возмущались таким хамством со стороны первых.
Когда Игнат спустился с крыши и направился в сторону той самой маленькой улочки, что, подобно ручью, впадающему в бурную реку, впадала в проспект, ему тоже не удалось избежать участи быть немного окропленным грязью. Перебросившись парой взаимных оскорблений с рабочими и стряхнув небрежно капли грязи с одежды, он продолжил свой путь к улочке, снова вернувшись к нелегким размышлениям о только что пережитых чувствах к Вике. Но долго размышлять ему вновь не пришлось: на сей раз его внимание привлекла обыденная сцена ссоры парочки забулдыг. Муж практически бил свою жену, оба ужасно бранились, и никто не обращал на это внимания – все шли каждый по своим делам и ровным счетом ничего не видели. Игнат остановился и долгим тоскливым взглядом уставился на ссорящуюся пьянь. Внезапно он почувствовал, как смрадная тягучая волна революционной тоски застилает не только его мозг, но и весь город в целом. И без того мерзкая погода сделалась еще более мерзкой, хотя, казалось бы, куда же хуже?.. Игнату захотелось выпить. Потом закурить. Он закурил и в нелепом порыве начал собирать сухие ветки и сучья, глядя на них так, будто это – дрова революции. И такая тоска исходила от этого сухостоя, так заунывно было вокруг, что Игнату захотелось схватиться за голову и с диким воем бежать, бежать отсюда в те места, где так недавно шла нормальная человеческая жизнь, в которой он так уютно занимал свою собственную нишу, гармонирующую со всем остальным миром!
Не понимая, собственно, что он делает, Игнат быстрым нервическим шагом направился в виднеющийся невдалеке магазинчик канцтоваров и купил упаковку цветных карандашей. Для Вики. Ему невообразимо хотелось сделать что-нибудь простое и хорошее, лишь бы только прекратилось это наваждение. Расплатившись, он вышел из магазина, поглядел на жалкие остатки сухого первого снега, выдохнул густое облако пара, которое тут же разметал жестяной ветер, закурил и посмотрел на карандаши. Усмехнулся, вытащил их из коробки, переломил пополам и швырнул под кусты эти цветные дрова.
Изнанка мира закрылась, и вокруг вновь воцарился ноябрь, холодный и мерзкий, влажный, с проклятым меленьким снежком, сменяющимся ледяными струями или пылью дождя, с воющим зубастым ветром, с мрачными физиономиями прохожих… Единственным ярким и радостным пятном были сломанные цветные карандаши, которые невольно вызывали у всякого прохожего сосущую грусть под сердцем вперемежку с необъяснимой радостью и осознанием всей прелести жизни. Игнат улыбнулся и, неспешно с удовольствием куря и шевеля озябшими пальцами, пошел домой.

Copyright 2004 © DeScriptor