Новогоднее счастье

Однажды зимой ежик сидел в своей норке и думал о счастье. «Счастье, — думал ежик, — счастье — это…» Дальше он не знал, что думать, так как не знал, что такое счастье. Ежик почесал нос и вздохнул. В это время что-то зашуршало, и в норку упала яркая, чуть влажная от снега открытка. Ежик быстро подбежал и схватил ее. На открытке крупным бабушкиным почерком было написано: «Дорогой ежонок, поздравляю тебя с наступающим праздником! Будь послушным и пей молоко. С Новым годом тебя, с новым счастьем! Бабушка».

— С новым счастьем, — прошептал ежик. — С Новым годом… В Новом году — новое счастье. А он уже через два дня.

Ежик выскочил из норки наружу и зажмурил глаза — снег разноцветными огнями переливался на солнце, небо было ярко-голубым, и ежик постоял, вдыхая свежий морозный воздух. Потом он побежал между деревьев, отыскивая самую красивую елочку. далее...

— Эта не подходит, — бормотал он, — слишком большая, а эта не пушистая. Наконец ежик довольно фыркнул:
— Вот подходящая елочка!
Перед ним стояла невысокая, аккуратная елка, чуть припорошенная снегом.

Ежик еще раз фыркнул и, ловко перебирая лапками, двинулся к бобру.
— Послушай, бобер, — сказал запыхавшийся ежик. — У тебя такие крепкие зубы, помоги мне срубить самую красивую елочку, одному мне не по силам.
— Не могу, — ответил бобер.
— Почему, — спросил ежик. — Зубы болят?
— Нет, — сказал бобер. — Просто в лесу нет самой красивой елочки, она уже у меня дома.
— А! — сказал ежик и задумался. — Послушай, бобер, — снова заговорил он. — Помоги мне срубить саму красивую елочку после твоей, конечно.
— Хорошо, — согласился бобер.

Вскоре ежик тащил на спине елочку домой. Ему было тяжело, и он громко сопел. «Новый год, — думал ежик, — счастье…»

Дома он долго не мог найти елочке место, потом решил поставить ее около входа, чтобы видеть ее первой, когда приходишь, и последней, когда уходишь. Ежик сел и долго смотрел на елку, от нее исходил приятный хвойный аромат. «Ее надо нарядить, — вдруг пришло ежику в голову. — Обязательно надо».

Он перерыл свой домик вверх дном, но не нашел ни одной елочной игрушки — только несколько красивых камешков и сморщенное яблоко. Он положил камешки под елкой, а яблоко повесил на дерево. И тут ежику стало невыносимо грустно. Он не смог выносить свою грусть дома, и вынес ее на улицу.

Снег стал голубым, на нем появились большие тени деревьев, и последний лучик солнца прощально подсвечивал верхушку высокой сосны.

Вдруг на голову ежику посыпался какой-то мусор, кора и веточки, он поднял голову и увидел бельчонка.
— Привет! — сказал бельчонок и перепрыгнул пониже.
— Угу, — ответил ежик.
— Замерз? — спросил бельчонок и поймал снежинку на пушистый хвост. Они молча смотрели на нее, пока она не исчезла.

«Новый год», — подумал ежик, а вслух сказал:
— Надо нарядить елку.
— Пойдем, — весело запрыгал бельчонок.
— Но у меня нет игрушек.
— Как нет? — На ежика уставились два круглых черных глаза. — А ты смотрел в большой картонной коробке?
— Да, но там ничего нет.
— А в маленькой?
— И в маленькой. И за кроватью, и везде.

Бельчонок снова поймал большую снежинку, ежик посмотрел, как она тает.
— А обязательно, чтобы игрушки? Ведь елочка у меня есть.
— Обязательно, — серьезно ответил бельчонок. — Новый год — это елочка, игрушки, и если погасить свет, они блестят в темноте, мамин пирог и снег под утро. А если чего-то нет, то это просто елочка, просто игрушки и просто снег…

Ежик вернулся домой и лег спать, ночью ему снились большие снежинки, они падали в море, но не таяли, а ложились на дно, и ежик смотрел на них сквозь прозрачную воду. Он проснулся от стука. Ежик медленно встал и открыл дверь.
— На, — сказал бельчонок и протянул ему большую посеребренную шишку. — А это от мамы, — ежик взял несколько лесных орешков в разноцветной бумаге.
— Спасибо, — растерянно ответил ежик.
Бельчонок махнул лапкой, и через несколько секунд его рыжий хвост замелькал где-то на верху большой ели.

Перед ежиком на снег опустился снегирь, в клюве он держал длинное яркое перо, он положил его и нежно пропищал, вертя головкой:
— Вот, ежик, его тоже можно повесить на елку.
— Можно, — задумчиво согласился ежик.
Снегирь улетел. Потом принес морковку из папье-маше заяц, ворона — монетку с дырочкой. Вечером медвежонок принес небольшой бочонок меда:
— Его нельзя повесить на елку, — сказал он, — но зато можно съесть, а это тоже приятно.

Ежик украсил елку игрушками и сел в качалку. Затем встал и выключил свет. Шишка, монетка и орешки загадочно замерцали в темноте. Ежик подошел к елке. «Новый год, счастье…». Он посмотрел на елку: вот часть бельчонка, часть снегиря, зайца, вороны. «Счастье, — думал ежик, — это когда на елке и со мной часть каждого. Счастье — это когда все вместе…»
Ника Дорохова


Закон всемирного тяготения и Бабба Африканец

На Новый Год в квартире доцента Пипихоева установили елку. Установили, как положено: с красочными гирляндами электрических огней, золотистыми блестками и целой россыпью елочных игрушек. На самую верхушку доцент Пипихоев взгромоздил длинный серебристый шпиль.

— Завершающий штрих, — пояснил он собравшейся родне.
— Полный отпад, — восторженно отозвалась по этому поводу жена доцента Пипихоева Верочка Пипихоева.
— Только хлопушек маловато будет, — ворчливо заметила двоюродная бабушка доцента Пипихоева Изабелла Юрьевна Лихмансон и аккуратно повесила на елку около тридцати пяти превосходных хлопушек.

Младшенький Пипихоев — шестилетний Санька Пипихоев, поставил под елку ватного Деда Мороза и большую деревянную пушку.
— Для охланы, — важно добавил он.

Когда все было готово, доцент Пипихоев тотчас же вырубил свет и включил гирлянды электрических огней. В радужном ореоле физиономия доцента Пипихоева озарилось счастливой улыбкой. Лица собравшейся родни также окрасились чистым волшебным светом. Особенно у Саньки Пипихоева.
— Класиво, — сказал он и принялся старательно ковыряться пальцем в носу.
Именно в этот момент в основании елки что-то слегка треснуло, пискнуло, заскрипело, и она медленно накренилась в левую сторону.

— Ничего-ничего, — радостно заметил Доцент Пипихоев. — Если нарушен центр тяжести, то значит, закон всемирного тяготения еще никто не отменял.
Когда елку выровняли, она медленно завалилась на правую сторону. Тогда её снова вернули в вертикальное положение и подперли несколькими пудовыми гирями. Таким образом, елка простояла чуть более минуты и снова медленно накренилась в левую сторону.
— Что за черт, — возмущенно сказал доцент Пипихоев и взялся подпирать елку, чем попало.

После того, как елку окружили дополнительным набором старинных чугунных утюгов, она как будто прочно заняла свое место. Однако гирлянды электрических огней вдруг ярко вспыхнули, зашипели и погасли. Почти тотчас же со стороны елки шандарахнула сначала одна хлопушка, потом другая, а затем рвануло так, что, казалось, в квартире доцента Пипихоева обвалился потолок.

Когда, наконец, доцент Пипихоев опомнился, выяснилось, что дом полностью обесточен.
— Полный отпад, — снова отозвалась по этому поводу жена доцента Пипихоева Верочка Пипихоева.
— Ничего-ничего, — бодрым голосом сообщил доцент Пипихоев. — Наши предки не знали что такое электричество в принципе, однако сумели развеять темную мглу эпох крохотным светильником разума.

Применив крохотный светильник разума, семья доцента Пипихоева обзавелась шипящими бенгальскими огнями и посмотрела на елку под новым углом зрения. Под этим новым углом зрения, елка заново покосилась на левую сторону. Кроме того, после оглушительного залпа тридцати пяти хлопушек, на ней не осталось ничего хорошего, кроме длинного завершающего штриха.

— Ну, это уже полный отпад, — вновь отозвалась по этому поводу жена доцента Пипихоева Верочка Пипихоева.
— Ничего-ничего, — с большим чувством юмора заключил доцент Пипихоев. — Елок на нашей планете много, а настоящее терпение — подлинный дефицит.

Когда взрослые пошли на кухню, обсуждать происшествие, возле елки остался младшенький Пипихоев. Он первым заметил на елке маленького обуглившегося человечка. Тот сидел на ветке и грустно смотрел на Саньку Пипихоева.

— Ты кто, музык? — спросил его Санька Пипихоев.
— Меня зовут Бабба Африканец, — сказал Саньке Пипихоеву Бабба Африканец. — Я новогоднее приведение из далекой страны Чад.
— Это ты елочку взолвал? — с интересом спросил у новогоднего приведения Санька Пипихоев.
— Я её не взлывал! Просто у вас гирлянды блакованные были.
— Сам ты блакованный!
— Я не блакованный! — с обидой в голосе отозвался Бабба Африканец. — Я умею подтвелждать закон всемилного тяготения. Он без меня не лаботает.
— Плавда, фто ли!?
— Сам гляди, — сказал тогда Баба Африканец и пересел с одной стороны елки на другую.
— Здолово! — сказал Санька Пипихоев, отмечая положенный наклон в нужную сторону. — А мне мофно поплобывать?
— Лазумеется, мофно, — покладисто разрешил Бабба Африканец.

Когда в комнату вошли взрослые, то застали такую картину: на лысой, обгоревшей елочке, среди колючих веток, сидел младшенький Пипихоев и старательно ковырялся пальцем в носу.
— Ну, это уже совершенно точно — полный отпад, — сказала жена доцента Пипихоева Верочка Пипихоева.
— До чего ребенка довели! — всплеснула руками двоюродная бабушка доцента Пипихоева Изабелла Юрьевна Лихмансон.
— Да этого же просто не может быть! — ошеломленно воскликнул доцент Пипихоев.
— Мофет, — снисходительно пояснил Санька Пипихоев. — Мофет, если немнофко наруфыть закон всемилного тяготения…

Батарейка



Маша встречает Новый год

Вот уж несколько лет подряд мечтала Маша о какой–то необычайной встрече Нового года. Но пока вся необычайность сводилась к тому, что прошлый Новый год она встречала вместе с гриппом, позапрошлый — с Люськой и ее пьяным другом.

Как вы понимаете, ничего романтичного в этом не было.
А Маше представлялось — вот она в Париже, в маленьком, но очень уютном ресторанчике. Ужин при свечах, шампанское, очаровательный француз. А потом они плавно перенесутся в спальню, не менее уютную, и там встретят Новый год под бой курантов.

Стоп, какие такие куранты в Париже.

Эта мысль слегка отрезвила девушку, и она заметила, что вот уже вторую свеклу мелко покрошила в салат. Это было неплохо, если только не учитывать, что Маша готовила оливье.

Или еще лучше, где–нибудь на островах в Тихом океане.
Маша была не сильна в географии. Она была бухгалтером. Но ей казалось, что пусть не в Тихом, пусть в каком–нибудь другом океане, но ведь найдется остров, где жарко сейчас, и как в рекламе “Баунти” падают кокосы и ныряют молодые загорелые парни. И вот она лежит вся в тропических цветах и…
Тут Маша поняла, что еще немного и она испортит следующее блюдо.

Намечался вечер отмечания Нового года в узком коллективном кругу.
Было 30 декабря. Завтра тоже был рабочий день, но все единодушно решили, что завтра поскорее по домам — к плитам и к не украшенным елочкам. Маша весь вечер была рассеяна. И даже не обращала внимания на дежурные шуточки местного балагура Семен Семеныча.

Следующий день тоже не принес надежды на необычную встречу Нового года. Маша собиралась встречать у Кати, своей еще школьной приятельницы, в компании каких–то Катиных знакомых. С работы их отпустили пораньше. Маша прилегла отдохнуть и не заметила, как заснула.

Ее разбудил телефонный звонок. Было всего шесть часов вечера.

— Машка, ты дома? Очень хорошо.
— Кто это?
— Сашка. А ты, что, не узнала?
— А, Сашка. Ну как дела?
— Все будет ОК, если ты согласишься.
— На что?
— На бал. Понимаешь, у нас бал проводится. А я без пары остался. Мне, как на утренник — пара нужна.
— Какой бал?
— Да костюмированный. Все как полагается — костюмы, маски. Ну что, пойдешь со мной?
— Так у меня же костюма нет.
— Костюм — не проблема. Нам всем выдают. Значит так — в восемь будь возле ДК Кирова. Если меня не будет, сразу заходи и у костюмерши возьми костюм придворной дамы. Я ее предупрежу, она тебе даст его. Там же есть, где переодеться. А потом жди в фойе. Я буду испанским грандом. Да только скажи, что испанская дама. А то еще даст фрейлины при Людовике XIV.

Маша подумала, что она уж точно не отличила бы фрейлину от грандессы.

— Ну все, Машка, пока, не копайся только.

С Сашкой она училась в школе. С ним никогда не было скучно. Он всегда знал кучу анекдотов. Всюду у него были друзья и приятели. Он так всегда — долго не объявлялся, но уж когда появлялся, все начинало мчаться в каком–то бешеном темпе.

— Вот приколист. Это только Сашка может под Новый год объявится и куда–то потащить.

Так внезапно согласившись пойти на этот бал, Маша вдруг почувствовала, какое–то радостное волнение.
Она попыталась себя утихомирить:
— Совсем, ты мать, в детство впала. Балы–маскарады, еще скажи — утренники. Небось, древние затасканные костюмы и пыльный зал.

Волнение не проходило. И Маша заметила, красясь в ванной, что напевает.

В восемь, естественно, никого возле ДК не было.
Но все оказалось просто. Костюмерша сразу же дала Маше костюм и провела в маленькую комнатку. Да еще и помогла одеть все это великолепие. Маша сама ни за что бы не справилась. Это был более чем замечательный костюм. Великолепный тяжелый фиолетовый шелк очень хорошо оттенял белую Машину шею. Белые кружева только подчеркивали красоту ее рук. А корсет — тонкую талию.

— Вот уж не знаю, так ли одевались испанки, но в любом случае мне нравится.

К нему прилагалась еще черная полумаска. К нижнему краю ее была прикреплена вуаль. Вуаль закрывала лицо до подбородка. Пришлось повозиться с волосами.
Но, в конце концов, Маша была одета. Она взглянула на себя в зеркало. Из зеркала на нее смотрела испанская грандесса с веером и вуалью. Через прорези маски сверкали глаза.

— А я всегда думала, что это просто для красоты так пишут, — подумала Маша.

— Вам очень идет, Машенька, — сказала Вера Семеновна. — Вы с Сашей будете хорошо смотреться.

— Хотела я бы видеть девушку, которой не пошел бы этот костюм, — подумала Маша. Но ей все равно было очень приятно.

Она вышла в фойе. Там уже дожидался ее благородный испанский гранд. Саша был тоже в маске. Он развел руки в восхищении, и они отправились на бал.

Ах, что это был за бал. Костюмы были прекрасны, мужчины были учтивы. Зал был большой и очень празднично украшенный. Это совсем не напоминало самодеятельность. Маша танцевала и танцевала. Сначала только с Сашей, потом с каким–то арабским шейхом, потом с мушкетером, потом с пиратом, потом она сама сбилась со счета. Потом снова с Сашей. Он принес два бокала шампанского. А потом наступил Новый год. И сверкали бенгальские огни и разрывались хлопушки. Все пили шампанское и целовались друг с другом. Конечно же, Маша с Сашей тоже поцеловались. Их поцелуй почему–то затянулся, но они этого даже не заметили. Потом снова были танцы. Маше казалось, что так она никогда в жизни не веселилась. Около трех ночи они решили, что пора уезжать. И Маша с очень большим сожалением отправилась переодеваться.

Когда она вышла на улицу, Саши не было. Маша впервые за вечер почувствовала усталость. Тут парень, который тоже кого–то ждал, вдруг подошел к ней. Он смотрел на нее, странно улыбаясь, а потом сказал: “Маша?”.

— Да, я — Маша, а Вас я не знаю.
— Я — Саша.
— Саша? Какой Саша?
— Тот Саша, который тебе позвонил. Правда, я звонил не тебе, но ты не поверишь, как я рад, что ошибся номером.

Тут они начали смеяться и…
Но это совсем другая история.

Юлия Пилипенко




Елка на коленке

Заслышав звонок в передней, Петька со всех ног бросился к двери. Красный с мороза Александр Петрович отряхивал снег с шубы. Петька завороженно смотрел как снежинки тают на ворсинках.

— Здорово, брат! – весело сказал Александр Петрович. – Как живешь-здравствуешь?
— Спасибо, хорошо, – машинально ответил Петька, теперь наблюдая, как капельки воды блестят на бороде и усах мужчины.

— Попался! – закричал Александр Петрович и подхватил мальчика на руки, прижимая к груди. Петька завизжал от восторга, лицо Александра Петровича было холодным, а руки теплыми. Мужчина внес Петю в большую просторную залу и здесь поставил на пол. – Ну, рассказывай, что у тебя – шалишь все? – рассеянно спросил Александр Петрович, оглядываясь.

— Нет, – стараясь говорить спокойно, ответил Петька. – А у нас елка, – не выдержав, выпалил он.
— Елка, елка, елка-ка, – тихонько запел Александр Петрович, подходя к окну.
«Пой», – самодовольно подумал Петька, – «вот увидишь елку, небось не так запоешь».

— Да, – сказал Петька, – елка. И звезду я сам склеил, мне мама ножницы даже дала, и бумагу золотую, и краски…
— Ну? – ненатурально удивился Александр Петрович. – Молодец… А что тетя? Приехала?
— Давно, а пойдемте елку покажу?
— Погоди… Значит давно. И как она? Веселая?
— Веселая, конфеты привезла, барабан… Я уже и играл.

Петька подошел к Александру Петровичу и потрогал брюки. Пальцы у Петьки были липкие, потому что недавно он ел пирог с вареньем, а руки вымыть забыл. Александр Петрович отвел его руки и спросил:
— А дядя Николай когда уехал?
— Никогда, – пробурчал Петька и собрался уходить.
Александр Николаевич поймал его и посадил на колено:
— А вот я тебя прокачу… Как это никогда, шутишь ты, Петро?

Петьке кататься не понравилось, колено было жестким и неудобным, вот у мамы сидеть было мягко и уютно. Петька сполз на пол и улыбнулся, стараясь, чтобы получалось как у мамы:
— Чего шучу! Не шучу, он в кабинете газеты читает.

Александр Петрович встал и нервно прошелся по комнате, заложив руки в жилетные карманы:
— Что ж он не уехал-то, – пробомотал он. – Газеты сидит, черт, читает… Чего ему там…
«Дома не принимает, догадался уже», – продолжал про себя Александр Петрович. – «У свояченицы решил повидаться, так на тебе – он тут газеты решил читать…»
— Что, он обедать не поедет? – неприязненно осведомился он.
— В «Аркадию»? Поздно, дома будет обедать наверно, – солидно рассудил Петька.

Петька подошел к окну и ловко взобрался на подоконник:
— Наша Аксинья из лавки идет, – сообщил он. – А вон дворникова собака опять по улице бегает! Злющая она, вчера меня за штаны схватила и рычит. Я не испугался, – обернулся Петька.
— Слушай, – подходя, беспокойно сказал Александр Петрович, – а тетя-то где?
— В комнате, – махнул рукой Петька, – с утра сидит.
— Слушай, – повторил Александр Петрович, – позови ее сюда, мне с ней поговорить нужно.
— А елка? – тихо спросил Петя.
— Елку посмотрим, только ты тетю позови сначала… А я тебе… Подожди, я сейчас.
И мужчина быстро вышел из комнаты.
— Вот смотри.

В руках у Александра Петровича была коробка. Петька мелкими шажками подошел ближе. Руки Александра Петровича открыли коробку, и Петька задохнулся от восторга – там лежал игрушечный железный паровоз. Он блестел металлическими деталями, колеса были подвижными, труба огромной, а сам он покрашен в синий и красный цвет.
— О-о! – сказал Петька и снова уставился на чудесный паровоз. В душе его все трепетало, он не мог понять почему Александр Петрович не отдает ему подарок. А вдруг это не ему? Петька часто заморгал и поднял глаза на Александра Петровича.
— Я тебе его отдам, – улыбнулся Александр Петрович, – если ты позовешь сюда тетю. Только не говори, что это я прошу ее придти. – Он поднял указательный палец вверх. – Уговор!

Петя быстро закивал и вылетел из залы. Стуча ботинками он пробежал по коридору, мимо кабинета, спальни, детской и влетел в небольшую светлую комнату. Анна Николаевна стояла перед зеркалом и примеряла новую фиолетовую шляпу.
— Петя! – вскрикнула она. – Ты напугал меня! Разве можно так бегать?

Петя закивал, а потом замотал головой из стороны в сторону.
— Иди, там тебя зовут! – прерывающимся от бега голосом сказал он.
— Кто? – удивилась тетя.
— Иди-и, – потянул ее за рукав Петя.
— И не подумаю, опять твои дурацкие игры. Я вчера индейца изображала – хватит!
И отвернулась к зеркалу.

«Не пойдет», – понял Петя. Он понесся в залу. На диване лежала коробка с паровозом, Петя подошел и погладил мизинцем трубу.
— Что же ты? – спросил Александр Петрович.
— Не идет, – пожал плечами Петя.
— Ты, может, не то ей сказал? Скажи пусть придет сюда, скажи ее ждет один человек, – сердито сказал мужчина. – Иди же!
— Тетя! – проникновенно произнес Петя, появляясь в дверях. – Иди, пожалуйста, в залу!
— Зачем?
— Ну иди, тебя там ждут.
— Мама приехала?
— Нет. Один человек тебя ждет, иди, а?
— Что за человек? – Анна Николаевна сощурилась.
— Один.
— А не два?
— Один. Тетя…
— Петя, оставь же меня! Я вот маме скажу…

Александр Петрович вскочил и нервно крикнул:
— Ну?!
— Не идет, – плаксиво ответил Петя, не сводя глаз с коробки.
— Петя, голубчик, ты сделай так, чтоб она пришла, а?
— Да я… Пожалуйста…
— Передай, что я хочу видеть ее, что я ночь не спал, все мечтал, когда увижу. Я с ума схожу, она здесь, в доме и нельзя ее видеть… Пойди, Петя.

Анна Николаевна в столовой пила чай и читала книжку. Лицо ее было озарено тихой улыбкой. При виде Пети выражение ее сменилось на угрюмое.
— Опять ты, – вздохнула она. – Негде мне, несчастной, скрыться. Чего тебе? Опять идти в залу?

Петя подошел и поднявшись на цыпочки поцеловал Анну Николаевну в щеку:
— Милая тетя, – моляще сказал он. – Пойди, пожалуйста, в залу. Ну что тебе стоит? Тебя ждут там.
— Да кто? – беспомощно спросила Анна Николаевна, розовея.
— Человек. Один. Он всю ночь не спал, тетя! Тебя ждал, когда ты приедешь. Видеть тебя хочет…
— Да ты врешь, верно. Кто тут меня ждать может, когда я приехала только?
— Уж и вру, – обиделся Петька. – Пойди, сама увидишь.
— Ну ладно, – Анна Николаевна встала и решительно направилась в залу.

Александр Петрович, заслышав шаги, встал с дивана, зачем-то взял в руки паровоз и ждал…
— Анна Николаевна?! – неприлично вытаращив глаза, воскликнул он.
— Здравствуйте, – тонко улыбаясь, ответила тетя. – Это Вы меня ждали? Все не забудете прошлого Рождества?
— Ты зачем ЕЕ позвал? – прошипел Александр Николаевич Петьке в ухо. – Нина Александровна где?
— Хватился, – довольно усмехнулся Петька. – Тетя еще с утра с мамой уехала.
— А эта?
— Тетя Аня вчера вечером из Оренбурга на Рождество приехала, она каждый год ездит, конфеты привезла, барабан… Я и играл уже…

Паровоз хрустнул в руках Александра Петровича, и на одном колесе появилась огромная трещина… У Петьки защипало в горле, в глазах, он шумно вдохнул, слезы закипели, и он громко разревелся.
— Не реви, не реви, – торопливо сказал Александр Петрович и сунул ему искалеченный паровоз. Петька заревел еще громче. Анна Николаевна схватила его за руку и, приподнимая над полом, потащила в детскую.

Петька плакал и одновременно прислушивался к голосам, доносящимся из залы:
— Не понимаю, – обидчиво говорила тетка. – Вы так настойчиво меня звали, а теперь молчите, не слова не говорите… Я прямо не понимаю…

Все еще судорожно всхлипывая, Петька подошел к паровозу, перенес его на кровать и стал играть… «А колесо из пуговицы можно сделать», – подумал он. – «Ничего…»

Виктория Кебо