Среди нас еще есть люди, для которых 9 Мая – не просто «красный день календаря», пусть даже в наших календарях он значится обычным рабочим днем. Для Георга Карловича Лойка, руководителя Эстонского объединения бывших узников фашизма, этот день - как чудо второго рождения.

Как и многие его собратья по концлагерю Бухенвальд, он «подлежал ликвидации» в обязательном порядке: рабы секретного завода, производившего секретные ФАУ, не должны были выжить ни при каких обстоятельствах... Он выжил. И до сих пор не сложил оружия. Только его сегодняшнее оружие – это память.

Далее...



Шкафы, рабочий стол, полки и тумбочки его квартиры на тихой улочке в Пяэскюла заполонили книги, папки с документами на многих европейских языках, архив переписки, фотографии...

- Как вы умудряетесь найти здесь то, что нужно?

- С трудом. Тону в документации! Давно хочу произвести ревизию, да все недосуг. Сейчас готовлюсь к визиту историков. Из Германии приедет научный сотрудник – хочет, чтобы я рассказал о своей работе по окончании войны в качестве руководителя службы репатриации советских граждан на родину. А другой, наш местный, историк хочет писать книгу о моем отце – известном летчике времен Первой мировой и гражданской войн. Так что я уже подбираю, откладываю для них документы.

- Расскажите, как получилось, что вы оказались в Германии?

- В какой раз? В первый раз я оказался в Берлине еще в грудном возрасте, когда в 1919 году мои родители через Европу пробирались в Эстонию из Херсонской области. Отец, воевавший против белоказачьих войск генерала Краснова в Воронежском авиаотряде, стал болеть, видимо, сказались ранения. Он решил ехать домой, в Эстонию, вместе с семьей. В берлинском отеле я намочил кровать – пришлось родителям выплачивать штраф. Ну, это так, шутка.
Во второй раз в Берлине я побывал в 1936 году, на знаменитой XI Олимпиаде в составе молодежной сборной Эстонии. Первоначально предполагалось, что молодежные сборные разных стран тоже будут соревноваться между собой. Но когда оказалось, что немцы, которые готовились продемонстрировать миру духовное и физическое превосходство арийцев, уступают по многим видам спорта спортсменам из других стран (совершенно доконал их чернокожий американец легкоатлет Оуэн!), многие программы Олимпиады свернули.
Нам, молодым, так и не пришлось выступать. Но мы не скучали! Во время состязаний прямо на стадионе гестаповцы попытались арестовать спортсмена – участника немецкого Сопротивления Вернера Зееленбиндера. Спасаясь от фашистов, он забежал в раздевалку молодежной сборной Эстонии. Мы быстро переодели его в нашу форму – пиджак, фуражку и вывели за пределы стадиона.

– Предполагали ли вы тогда, что это происшествие положит начало вашей антифашистской деятельности?

– Да ничего я тогда и предположить не мог! Молодой был совсем – гимназист Русской гуманитарной гимназии: хулиганил маленько, дрался, отца к директору вызывали... В тридцать девятом году взяли меня в армию – в эстонскую еще армию, служил я при штабе дивизии, в отделе топографии. В 1940 году, после присоединения Эстонии к Советскому Союзу, эстонская армия была наскоро «влита» в Красную. А вскоре началась война.

Под городом Остров мы попали в окружение, так я попал в лагерь для военнопленных. Контроль за нами был не очень жесткий, и мы времени не теряли: создали группу подпольщиков. С помощью девушек, которые работали уборщицами в штабе, выкрали карту немецких позиций и сумели при этом не попасться. Что касается военнопленных, то немцы тогда карали только коммунистов. Я коммунистом не был, к тому же эстонец, поэтому в декабре 1942 года меня отпустили домой, в Хаапсалу, на попечение отца.

Атмосфера в стране была жуткой. Все жили в обстановке страха, доносы были обычным делом. Особенно доставалось тем, кто при Советах получил земельный надел. Завистники «сдавали» их оккупационной власти, называя коммунистами и вражескими пособниками. Кто-то настучал и на меня, мол, неблагонадежный человек, мол, речи ведет непозволительные, что власть немецкая ему не нравится. Так что недолго я дома прохлаждался – в феврале 1943 года меня арестовали. Хаапсалуской политической полицией я был осужден на пять лет заключения в концлагере за деятельность, направленную против оккупационного режима. Хотя, честно сказать, ничего такого я не делал – ни одного поезда так и не успел под откос пустить.

Сначала отбывал срок в Хаапсалуской тюрьме, потом перевели в Таллиннский лагерь труда и перевоспитания, как тогда называлась Центральная тюрьма, а потом вместе с 176 другими эстонцами отправили в польский Штутгоф. Там заключенных гоняли на корчевку леса, торфоразработки – тяжелая была работа. Чтобы совсем не свихнуться, я в минуты досуга рисовал, чем и где придется: я ведь с ранней молодости увлекался рисунком и живописью. За это соседи по бараку меня подкармливали и даже прятали от лагерных работ. Ну и попался я на этом деле, когда стены барака разрисовал. В наказание – Бухенвальд.

– Чем отличался Бухенвальд от Штутгофа?

– Условия содержания были еще жестче, большинство каторжников работали в каменоломнях, после работы нужно было тащить на себе в лагерь большой камень. Это была проверка физического состояния: не можешь нести – считай все, конец тебе. Жуткие печи, изрыгавшие дым с запахом человечины, работали беспрестанно. Заключенные здесь были практически всех наций и народностей Европы, много было немцев. Во многом благодаря им в лагере действовала хорошо налаженная группа Сопротивления. Немецкие товарищи меня спрятали в своем бараке, когда один из новеньких – венгерский еврей, которого я вербовал в группу подполья, – побежал на меня доносить руководству лагеря. Да, было и такое!
Так что после этого я жил бок о бок с известными антифашистами Вальтером Бартелем, Гербертом Моргенштайном и другими. Через какое-то время меня определили в команду, занимавшуюся изготовлением секретного оружия – ракет ФАУ. Сыграло роль то, что до войны я был студентом Политехнического института. ФАУ представляла собой крылатую ракету. В носовой ее части устанавливался прибор наведения на цель – гирокомпас. Мне довелось работать в отделе технического контроля этих гирокомпасов, после нашей проверки эти приборы упаковывались и отправлялись к месту сбора ракет. Этими ракетами фашисты обстреливали Лондон. По документам, только за один день 27 марта 1945 года одна такая ракета убила 130 человек, а всего этим оружием в Великобритании было убито 8863 человека.

Нужно ли говорить о том, что после нашего «контроля» гирокомпаса ракеты летели совсем не туда, многие падали в залив, не долетая до берегов Великобритании. Фашистов, конечно, беспокоила неудовлетворительная точность попадания ракет. Поэтому, как сообщили нам подпольщики-связисты, подслушивающие телефонные разговоры руководства лагеря, вскоре к нам должна была прибыть специальная комиссия для проверки нашей работы. Скорее всего, нас расстреляли бы. Но за несколько месяцев до того из Бухенвальда бежали два француза. Побег готовила группа Сопротивления, беглецы должны были в случае удачи добраться до Лондона и передать координаты нашего завода, которые определили заключенные-антифашисты. Невероятно, но этот план сработал! И незадолго до прибытия комиссии, завод подвергся массированной бомбежке английской авиации. После этого нашу команду перевели на север Германии под Киль, где мы встретили окончание войны и весть о самоосвобождении Бухенвальда.

– С такими тяжелыми воспоминаниями трудно, наверное, жить?

– Да, лагеря меня долго не отпускали, терзали воспоминания. В 1963 году мы с товарищами по пережитому основали республиканский союз жертв нацизма. Власти ГДР сохранили бывший Бухенвальд, который стал музеем. И сейчас там можно видеть и печи, и колючую проволоку с вышками, и каменоломни, где мы работали, и ворота с надписью «Каждому – свое». По соседству был сооружен грандиозный мемориальный комплекс. Я вошел в состав интернационального комитета лагерей Бухенвальд – Дора. Каждый год в середине апреля мы приезжаем туда, чтобы отметить годовщину самоосвобождения и почтить память погибших. После войны я завершил образование, работал художником, но все силы души посвятил тому, чтобы память о злодеяниях фашизма не стерлась. Поначалу казалось просто невероятным, что такое можно забыть. Но вот взять, к примеру, этот исторический труд по концлагерям на французском языке (Лойк берет толстенный фолиант с полки), об Эстонии тут что написано? Упоминается только Вайвара, под Нарвой – и это все! Действительно, там был небольшой концлагерь. Но всего в Эстонии во время фашистской оккупации было 150 лагерей! Это документально подтвержденные данные, я собирал их по архивам долгие годы, составил карту концлагерей Эстонии.

– Как складываются взаимоотношения нынешнего Эстонского объединения узников фашизма с властями Эстонии? Поддерживают ли они вашу деятельность?

– О! Это очень странные взаимоотношения! Власти не знают или не хотят знать о нашем существовании. А ведь на момент регистрации нашей организации в независимой Эстонии у нас на учете состояло около семи тысяч человек! Первый договор между Эстонией и Германией гласил, что у нашей страны нет никаких имущественных претензий к этой стране. А ведь мы уже тогда обратились к нашим властям с просьбой помочь добиться финансовой компенсации от Германии для бывших узников фашизма!

Через какое-то время благодаря нашим настойчивым обращениям в немецкий парламент, нам в 1994 году выделили помощь в два миллиона немецких марок. Но до людей они не дошли – распоряжением правительства они были потрачены на ремонт домов престарелых. А нам ответили, что мы всегда без очереди(!) можем получить там места! Не видать бы нам помощи, если бы не добрая воля Белорусского фонда «Взаимопонимание и примирение», который взялся выплачивать компенсацию, назначенную Германией, и для наших узников.

– В свое время эти компенсации наделали много шума!

– Да, одна газета напечатала заметку под заголовком «Миллионы для бывших узников фашизма», многие прочитавшие решили, что мы тут раздаем миллионы и постоянно терзали нас звонками, требованиями, обвиняли черт-те в чем... Но требования были ко всем одинаковы – нужно было иметь документ о пребывании в концлагере или о том, что человек был угнан в Германию работать на заводах или в сельском хозяйстве. Немцы – надо отдать должное их делопроизводству – обязательно выдавали справки всем заключенным. Конечно, у многих документы были утрачены, их нужно было восстанавливать, посылать запросы в архивы... Серьезная была работа, слава Богу, она уже полностью завершена. Компенсации эти были значительной помощью для пожилых людей, так много переживших на своем веку. Но мы их рассматривали больше как демонстрацию раскаяния новой Германии за содеянное в ходе Второй мировой войны.

– Что заботит вас сегодня как бывшего узника фашизма?

– В «Меморандуме за сохранение памятных мест нацистской депортации», который мы приняли на заседании своего комитета, говорится, что любую попытку, прямую или косвенную, сгладить ответственность нацистов или даже реабилитировать палачей нельзя терпеть. А сейчас в Эстонии очень часто приходится слышать, что немецкая оккупация была «культурной, цивилизованной», что лагеря смерти – были учреждениями перевоспитания, что печи – позднейшая инсценировка «коммуняк» и т.д. Но мы еще живы – спросите у нас, как это было! Я подготовил материал для книги «Живые и мертвые» по воспоминаниям бывших узников фашизма. Может, найдутся спонсоры на ее издание...

Нина Рачинская


Фото: архив Георга Лойка

Георг Лойк на праздновании очередной годовщины самоосвобождения концлагеря Бухенвальд.