Несмотря на то, что с начала Великой Отечественной войны прошло уже более семи десятилетий, в преддверии печальной даты – 22 июня опять саднит душу, особенно у людей старшего поколения.

Далее...



Воспоминания А.С.Мантурова, штурмана ССС в 17 ОКАЭ (17 ск, 12А)

В июне 1941 года я служил в17-й отдельной корпусной авиационной эскадрильи (ОКАЭ). Эта авиаэскадрилья входила в состав 17-го стрелкового корпуса 12-й армии Киевского особого военного округа и располагалась на аэродроме Садагуры (окраина г. Черновицы). В эскадрильи было 9 самолетов ССС и 9 самолетов У-2. Я был в экипаже на самолете ССС, в должности стрелок-бомбардир.

В 4.00 22 июня 1941 года 9 самолетов Ю-88 в сопровождении 17 Ме-109 нанесли первый бомбовый удар по нашему аэродрому Садагуры. В результате налета было сожжено 4 самолета. Мы отбивались от Ю-88 пулеметами “ШКАС”, установленными во второй кабине самолета ССС – штурманская кабина. Этим делом занимались штурмана, в том числе и я. Во время второго налета ни одна бомба не разорвалась, а также не попала на аэродром. В течении дня мы подбили 2 Ю-88, один из которых сел на вынужденную посадку недалеко от нашего аэродрома.

После, когда уже не было организовано достойного сопротивления с нашей стороны, немцы обнаглели и штурмовали аэродром с высоты 150–200 м, делая по несколько заходов. К вечеру немцы вывели из строя 17 наших самолетов. На всех остался один ССС. Вот так началась для меня Великая Отечественная война.


Воспоминания Дьяченко Антона Кондратьевича, 5СБАП

Война застала меня на должности секретаря комсомольского бюро 5СБАП. В который я направлен был в 1940г после окончания училища им.В.И.Ленина и присвоения звания политрук. Кроме этой должности я был летчиком-командиром звена управления полка.
22 июня был выходным днем. Меня с командиром дежурного звена Решидовым оставили в лагере, с.Кулевча, а летный состав на выходной день был отпущен на отдых в г.Аккерман. Рано утром наш аэродром в Кулевче атаковали три самолета на малой высоте. Они обстреляли из пулеметов палатки, где мы спали.

Решидов вместе с летно-техническим составом занялся рассредоточением самолетов по окраине аэродрома и подвеской боекомплектов, а я на самолете У-2 полетел в Аккерман за летным составом. Забрав в Аккермане начальника штаба полка, майора Лукащука, отправились обратно. На пути буквально нос к носу на встречных курсах встретились с вражеским самолетом. Пришлось начштаба полка отстреливаться из пистолета, но все обошлось. Ничем закончилась в тот день и еще одна встреча с другим вражеским самолетом. А всего пришлось совершить за день 12 перелетов лагерь – город и обратно, перевозя летчиков в задней кабине по два человека. Задняя кабина У-2 была одноместной, и им приходилось лететь почти стоя.

Семьи наши остались а городе, я не мог даже проститься с женой, тещей и сыном и не знал, что с ними.


Воспоминания Тимофеевой (Дьяченко) Ларисы Ивановны, жены Дьяченко

Родилась я в 1921г в Москве, на Таганке, в семье слесаря-механика. Отец работал на заводе ЦАГИ, собирал самолеты.
Детство прошло на Таганке – здесь сейчас известный театр на Таганке, а тогда он назывался «Вулкан». Мне из окна его хорошо было видно, я всегда им любовалась – он был окрашен в розово-белый цвет, у входа горели красивые фонари.

В 18 лет я пошла работать статистом-товароведом. Как-то, получив зарплату, пошли вечером с подругой в Большой театр. Там я и познакомилась со своим будущим мужем, Антоном. Он был летчик, лейтенант, учился на политрука. Вскоре я вышла за него замуж и стала Дьяченко. Свадьбы как таковой у нас не было – просто сходили в ЗАГС и расписались.

В 1940 году мужа направили в Аккерман, в Бессарабию. С мужем я не могла поехать, - ждала ребенка. В конце августа у нас родился сын, которого назвали Валерием, - в честь Чкалова. До рождения сына я была знакома с семьей Чкаловых, помню его жену и сына – они отдыхали в закрытом санатории в Подлипках. Моя мама работала там медсестрой. Чкаловы жили у Курского вокзала и иногда подвозили меня домой, на Таганку, в своей машине.

Когда сыну Валерию исполнилось 3 месяца, муж приехал забрать нас к себе. Мы долго добирались поездом до Кишинева, а оттуда – на Аккерман. Город мне очень понравился, под окном цвели белые и красные розы. Кроме авиаполка там стояла еще и танковая часть. Весной 1941г полк, в котором служил Антон, выехал в лагеря.

О том, что началась война, я узнала случайно. Вышла утром на улицу, а мне жена одного летчика говорит «Чего ты смеешься? Утром немецкий самолет на бреющем обстрелял палатки, в которых спали летчики».

Нам срочно нужно было эвакуироваться. Жила я с помещицей, в доме на двоих. Зять у нее оказался румынским шпионом. Они у меня два раза крали ребенка, потом предлагали на лодке перевезти через лиман на ту сторону. Я не соглашалась, поскольку боялась за себя и ребенка.

Когда была объявлена общая эвакуация для семей летчиков, все стали собирать вещи и паковаться. Я опоздала и пришла на берег лимана с ребенком на руках, когда пароход уже отплыл. Я стояла на берегу и плакала. Потом все стоявшие на берегу увидели, как этот пароход стал погружаться в воду, а на палубе стояли женщины и дети. Им никто не помог, и они все потонули. Потом нам сказали, что это была диверсия. Так мы с сыном остались живы.

Много было разговоров, что наши войска удерживают границу на реке Прут. Было много раненых и убитых, лето было жаркое, трупы разлагались, и нечем было дышать – бойцам приходилось надевать маски. Они держали границу достаточно долго, чтобы дать нам эвакуироваться.

На утро тех, кто остался, посадили с багажом на баржу, и мы поплыли в Овидиополь. Оттуда поездом нужно было добраться до Одессы. На мое счастье, за месяц до войны ко мне приехала моя мама, и она мне во многом помогала. Тогда она работала медсестрой на объекте №1 Наркомата Авиационной промышленности, на станции Подлипки Ярославской ж/д и была депутатом Моссовета. В Овидиополе на вокзале было много народу, ползали вши. У нас пропали вещи, и я пошла их искать. Был уже вечер, дул сильный ветер, маме с ребенком некуда было спрятаться, и они уехали без меня, когда прибыл поезд. Я очень переживала потерю. У меня не оказалось денег даже на билет. Люди помогли собрать деньги на билет. Утром прибыл поезд на Одессу.

В Одессе я чудом нашла маму, спросив у старого носильщика. Он сказал, что видел эту женщину с ребенком на руках. Они сидели в парадном под лестницей, ребенок умирал: мама покормила его молоком с рынка.

Мы с мамой и ребенком пошли в военный городок. Квартиры там были брошены. Мы прожили в чужой, брошенной квартире два дня. Муж прилетел с новой точки базирования полка и нашел нас. Немцы подошли уже близко к Одессе. Мы бросили все свои вещи, оставив только рюкзак с пеленками. Вместе с техсоставом мы сели в открытую машину и добрались до нового аэродрома Старые Балки, под Первомайском. Аэродром был за селом. Тут мы простояли несколько дней, пока оказались в окружении. Нас обстреливали и бомбили, у одного солдата оторвало голову, а на меня с полки в доме посыпались горшки и кринки. Узнав, что скоро зайдут немцы, хозяйка нас выгнала на улицу. Она сказала, что я жена военного и потому их могут из-за нас расстрелять. Она закрыла дверь на замок и ушла к сыну.

Мы вышли ночью, светила луна. Я закопала в стогу сена свои документы и денежный аттестат. Было слышно, как движутся немецкие танки. И тут к нам подъехала машина, в которой вместе с техсоставом был и мой муж. Он подошел к нам, у него тряслась челюсть. Он схватил нас и сунул в машину. Аэродром был недалеко. Подъехав туда, мы увидели воздушный бой. Я покусала свои губы, мне было страшно. Хотелось жить – мне было всего 20 лет. Командир полка Котляр дал мне с мамой и сыном свою машину с шофером, сказав «Скорее уезжайте отсюда!».

Была еще ночь, мы двинулись в путь вместе с машиной, на которой ехал техсостав. На дороге был мост, который мы проскочили, а машина с техсоставом рухнула. Наш шофер, молодой парень, все приговаривал «Машинка, милая, вывези нас!». И вот мы выехали на поле с подсолнухами и остаток ночи провели там. Кроме нас были также другие, кто успел вырваться из окружения. Были побитые и раненые, мама их перевязывала.

Дальше отходили к Николаеву. Ночью город бомбили, въезд в город был запрещен. Нас тоже обстреливали, я легла под машину и закрыла собой ребенка. Я думала: только лишь бы он остался жив.

Под вечер добрались до Херсона, куда уже перелетел наш полк. Все ждали моего мужа, которого долго не было. Оказалось, что его атаковали истребители противника и он сел в поле. Все уже подумали, что он погиб, но вдруг рано утром он прилетел.

Решили отправить меня с ребенком на родину моего мужа – в город Славянск на Донбассе. Мы добрались до Днепропетровска, а оттуда было уже совсем не далеко. Мы были измученные и голодные, еле держались на ногах. Но недолго нам пришлось отдыхать. Через несколько дней к нам пришел председатель колхоза и сказал, что вскоре тут будут немцы и нам надо скорее уезжать. Отец моего мужа в гражданскую войну был партизаном, и в честь партизан была названа вся их улица. Ненадежные люди могли выдать, кто мы. Председатель колхоза научил нас, как можно проехать товарными поездами, за что ему огромное спасибо.

В Курске нас бомбили очень долго, мы лежали под платформами, и я опять потерялась. Потом никак не удавалось сесть на Москву. Только благодаря тому, что у мамы был депутатский билет, проводник пустил нас в поезд. У нас кроме пеленок для ребенка ничего с собой не было. Поезд был битком забит ранеными солдатами. Мне не забыть, как один солдат дал моему маленькому ребенку кусочек сахара и как он сосал его. Так нам удалось наконец добраться до Москвы.

На вокзале милиция не пустила меня в город, потому что у меня не было документов. Мы долго стояли в стороне, я плакала. Вдруг подошел какой-то подполковник, взял ребенка на руки и провел нас с собой, сказав что я его жена. Какая для нас была радость, когда мы вышли на улицу около Курского вокзала! Мама села на тротуар и заплакала.

Мы наконец-то добрались домой. Папу похоронили без нас, в квартире было пусто и холодно. Младшая сестра жила у подруги. Так закончились наши страшные четырехмесячные скитания по фронту с ребенком на руках.

Мы так и жили в своей квартире на Таганке. Во время тревоги я и мама в убежище не бегали – нам уже было все равно, что будет. Зимой на столе замерзала вода в вазе, а в водопроводе не было воды, и мы ходили за водой далеко на колонку. Было много тревог и бомбежек, во время которых сын обнимал меня и трясся. Долго пришлось хлопотать, что бы восстановить денежный аттестат. Несколько месяцев ушло на проверки. Хлеба не было, - те граммы, что сестра получала по своей рабочей карточке, она делила с нами.