Пограничник, которого отдали под суд за антиеврейский призыв, продолжает работать в службе охраны границы, поскольку виновным не признан и должностное нарушение не имело места.

В интернетовском портале "Дельфи" 12 января сего года была опубликована новость, отражавшая мнение израильского охотника за нацистами Эфраима Зуроффа о деятельности эстонских властей при передаче нацистских преступников под суд. В ответ на новость под заголовком "Эстония порадовала Эфраима Зуроффа" был помещен комментарий скрывавшегося под псевдонимом Интскютс человека: "Евреев - в печь". Начавшая по данному факту уголовное производство Полиция безопасности установила, что комментарий был отправлен с компьютера Нарвского пограничного кордона, и вскоре было также установлено, что написал антисемитскую фразу работник пограничной дежурной службы Индрек (28), признавшийся в своем деянии.

Виновным себя не считает

Отправивший уголовное дело в суд прокурор Густав Блумберг сказал, что пограничник не отрицал свое деяние, но не видел в нем противозаконности. "Он считал, что если работник интернетовского портала "Дельфи", просматривающий эти комментарии, не препятствовал его опубликованию, то, следовательно, ничего противозаконного не было. А если и было, то, по его мнению, виноват и вовсе ответственный работник "Дельфи", - сказал прокурор. далее...

Индрек говорил во время предварительного следствия, что на самом деле ничего против евреев не имеет. Ни следователь, ни прокурор не ходатайствовал об отстранении Индрека от выполнения должностных обязанностей. "Хотя человек работает на границе, где ему приходится соприкасаться с людьми разных национальностей, я, учтя его прежнюю рабочую деятельность, решил, что все же нет необходимости отстранять его", - сказал Блумберг.

Пресс-офицер Ида-Вируского региона охраны границы Валерий Кивисельг сказал, что Индрек продолжает работать на границе, поскольку обвинительного приговора суда нет и суд может его и вовсе оправдать. "Разумеется, служба охраны границы такие действия не одобряет, и нас задевает, что это было сделано в рабочее время и с рабочего компьютера, однако сделал он это как частное лицо, а не от имени службы охраны границы. Это никак не было связано со службой", - отметил Кивисельг.

Лишили Интернета

Отданный под суд Индрек отработал в охране границы в Нарве более семи лет и до начала нынешнего года неприятностей у него не возникало. "У него имелся доступ к Интернету, так как мы не считали злом, если люди в перерыве между работой побродят по Интернету", - сказал пресс-офицер и добавил, что теперь в Нарве те компьютеры, которым сеть по работе не нужна, отключены от Интернета.

После произошедшего руководство ида-вируской службы охраны границы отправило сообщение на все кордоны, предостерегая в дальнейшем от подобных случаев. "Мы сообщили своим парням, что служба охраны границы в подобных ситуациях никак не сможет их защитить, - сказал Кивисельг. - До этого мы надеялись, что каждый приличный служащий у нас гражданин Эстонии сам знает, что уместно, а что нет". Хотя автора разжигающего вражду комментария отдали под суд, комментарий еще и вчера имелся в архиве "Дельфи".

В производстве у Полиции безопасности имеется сейчас и второе подобное уголовное дело, по которому Олев (22) написал в комментарии к появившейся в прошлом году в портале "Дельфи" новости "Израиль: европейцы враждебны к евреям" фразу "Евреев - в печь". В соответствии с выполненной Институтом эстонского языка экспертизой, такое словосочетание призывает к ненависти и насилию в связи с национальностью, и за это предусмотрено наказание в виде лишения свободы на срок до трех лет.

Летом прошлого года Нарвский горсуд признал виновными в разжигании вражды трех силламяэских парней, которые, считая себя неонацистами, писали на стенах домов антиеврейские лозунги на немецком языке и рисовали нацистскую символику. Двух парней приговорили к лишению свободы на год, одного - к заключению на полгода условно.

Эрик КАЛДА




Воссоединение: из воспоминаний о Холокосте



Когда мы договаривались по телефону о личной встрече, Ханна Розенталь сказала:

- Вы меня узнаете по большому рваному шраму на подбородке. Это память о докторе Менгеле, да изгладится его имя из памяти людской навеки. Это случилось в тот день, когда нас привезли в Освенцим. Он грубо толкнул меня в спину, я упала и рассадила подбородок о землю. Никогда не забуду, как он стоял надо мной и хохотал.

В память Ханны Розенталь неизгладимо врезались и другие картины и сцены "тех дней". Облупленные бараки, жесткие деревянные нары в трещинах, соседки по нарам... И, конечно, Анна. Капо Анна. Еврейка Анна. Воспоминания о "том времени" преследуют Ханну неотступно, изо дня в день. Она ведет с ними мысленную войну, старается не поддаваться, взять над ними верх. Ханна изобрела свой действенный способ борьбы с кошмарами прошлого: каждое болезненное, страшное воспоминание она мысленно вытесняет другим, сладостным, - воспоминаниями о жизни, которую она создала на руинах прошлого, как бы провозглашая: "Я пережила самый катастрофический период в истории еврейского народа! Я жива!". Каждый раз, когда у нее рождался ребенок, а позднее, когда уже у ее детей появились дети, Ханна чувствует, что отомстила, что в очередной раз победила врага. - Благодаря этому я и держусь, - сказала она мне при встрече. И показала записную книжку, куда заносит даты рождения всех своих детей и внуков. - Мы изо всех сил стараемся жить своей жизнью и оттеснить эти кошмарные воспоминания в дальний уголок сознания. Но это не всегда получается. Иногда картины прошлого навязывают нам свою волю. Как в тот день, когда дочь моей подруги Сары праздновала свою помолвку. Внезапно во мне всколыхнулось все то, что я так долго пыталась забыть. Мороз прошел по коже. Кровь заледенела в жилах..."

- Это было, наверно, самое болезненное и мерзкое воспоминание о "тех днях", - почти выкрикнула Ханна и глубоко задумалась. Ее лицо точно заволокло туманом. Десять бесконечных минут мы сидели молча. Ханна доела суп, вытерла губы салфеткой и лишь после этого подняла на меня глаза. На ее ресницах блеснули слезы.

- Я стараюсь посещать все праздники в моей семье, включая дальних родственников, - все помолвки, свадьбы, бар-мицвы, брисы... Стараюсь ничего не пропустить. Это касается и праздников в семьях всех моих близких подруг по "тем временам". Мы все сидели в Освенциме в одном бараке - в 267-м. Мы вообще стараемся не терять друг друга из виду и предпринимаем титанические усилия, чтобы участвовать в каждом празднике, который устраивает кто-то из "наших". Для нас это как месть варварам-тюремщикам. Мы вместе, мы провозглашаем громко и четко: "Мы до сих пор ходим по земле и мы будем жить!

Наш стол всегда отмечен табличкой, написанной зелеными чернилами. И вот, когда моя любимая подруга Сара праздновала обручение своей старшей дочери во Франции, я осознала: я должна быть там, несмотря на расходы. Мне не хотелось, чтобы "мое место за столом" пустовало.

И вот я во Франции. Я вошла в банкетный зал и, пробираясь через толпу, стала искать наш столик. Со мной здоровались, я кивала в ответ. Наконец, я нашла свое место, села, начала оглядываться по сторонам - не идут ли наши? Я хорошо помню эту какофонию голосов и приветственных возгласов, журчание непонятной французской речи. Как обычно, я стала всматриваться в лица гостей за моим столом. Я люблю прозревать в незнакомых лицах знакомые, молодые черты. Правда, узнать подруг бывает сложно - столько лет прошло после нашего освобождения, десятки лет. Поэтому я взяла за обычай внимательно приглядываться к людям на всех сборищах. И потому всякий раз, когда в зале появлялся новый гость или гостья, я пристально смотрела на него, пытаясь опознать.

И вдруг я обмерла. Буквально приросла к стулу. Передо мной стояла Анна! Как долго и старательно я пыталась забыть ее лицо. Я вновь оглядела ее. Мое сердце тревожно забилось. Конечно, после стольких лет память могла сыграть со мной шутку, но чем дольше я на нее смотрела, тем больше крепла во мне уверенность. Она! Несомненно, она!

МЕНЯ ПОГЛОТИЛ ПОТОК ВОСПОМИНАНИЙ

Она почувствовала, что я на нее смотрю. Когда мы встретились взглядом, по ее лицу стало ясно: она меня тоже узнала! И посмотрела умоляюще. В ее глазах ясно читалось: "не выдавай, не говори гостям, кто я".

И тут меня поглотил поток воспоминаний. Я снова оказалась в "том времени", в мире, который жил по совершенно иным правилам и законам. Я больше не видела сияющего лица невесты, не слышала радостных песен и возгласов, наполнявших банкетных зал. Голоса прошлого оглушили меня. Стало трудно дышать.

Анна была нашим капо. Как мы ее ненавидели! У нас в голове не укладывалось, что еврейка, принадлежащая к богоизбранному народу, такая же, как мы, столь жестоко и бессердечно может обходиться со своими сестрами. Нам было очень больно сознавать это, и из боли рождалась лютая ненависть.

Весь барак номер 267 боялся ее, как огня. Мы дрожали, едва увидев ее, тряслись при одном звуке ее голоса, но больше всего мы боялись, что она нас изобьет. Она входила в барак, запирала за собой дверь и гордо вышагивала, топоча блестящими кожаными сапогами, поблескивая золотыми пряжками в сумраке. Мы обмирали от ужаса.

Мы, девочки, старались ободрять друг друга, поддерживать друг друга в леденящем ночном холоде, в нечеловеческих условиях. Мы шептали друг другу слова утешения и надежды. Но тут появлялась Анна и топтала наши слабые надежды, издевалась над верой, из которой мы черпали силы, чтобы выжить в этом земном аду. Она безжалостно высмеивала нас, выискивала предлоги, чтобы еще сильнее испортить нам жизнь. И все это она делала только для того, чтобы выслужиться перед нацистским начальством. Она старалась показать, что стоит на их стороне.

ПОЧЕМУ ТЫ ТАК С НАМИ ОБХОДИШЬСЯ? ТЫ НАША СЕСТРА. ТЫ ТАКАЯ ЖЕ УЗНИЦА, КАК И МЫ!

- Помню, мне часто хотелось ей крикнуть: "Почему ты так с нами обходишься? Ты наша сестра. Ты такая же узница, как и мы! На самом деле тебе приходится еще хуже, чем нам: ты как в одиночной камере, тебе не с кем поделиться переживаниями о своей горькой судьбе, у тебя нет друзей. Никого у тебя нет. Зачем ты так поступаешь с нами и с собой?" Я молчала, но этот призыв читался у меня в глазах, и она отлично понимала мои мысли. Но не реагировала.

- И вы просто молчали и терпели? - вырвалось у меня. - Никогда не пытались найти на нее управу?

Ханна уставилась вперед невидящими глазами. Казалось, она смотрит сквозь меня куда-то вдаль. Текли секунда за секундой. Наконец, Ханна очнулась...

- Мы молчали и терпели? Ничего подобного. Я живо помню один вечер после того, как Анна в очередной раз сурово проинспектировала барак на чистоту и ушла. "Я так больше не могу", - выпалила Мириам. На ее тонкой шее дрожали вены.

- Как может человек пасть так низко? Где ее еврейское сердце? - вскипела и Элька.

Я была самой младшей в бараке и потому молчала, старалась не вмешиваться, - произнесла Ханна, прикрыв глаза, сосредоточенно вспоминая.

- Перебрав все возможные варианты действий, девочки разработали план. Утром, когда Анна войдет в барак, наброситься на нее всем скопом, накинуть ей на голову одеяло и избить. В ту ночь девочки спали неспокойным сном, постоянно вздрагивая. А на заре встали, чтобы подготовиться.

Я спряталась под нарами, - продолжала Ханна, - и стала напряженно вслушиваться. С одной стороны слышался шепот соседок по бараку, с другой - шаги Анны. Больше всего мне хотелось сбежать. Но бежать было, сами понимаете, некуда.

"Эй, ты!" - одна девочка меня заметила. "Не выдавай нас!" - и поглядела на меня с угрозой.

Когда Анна вошла в барак, я задрожала, явственно представляя себе последствия нашего поступка. Раздался придушенный крик. Мне сложно описать, что произошло потом, - я зажмурилась. Девочки накрыли Анну одеялом, чтобы она не могла опознать зачинщиц и нападавших. Только услышав, что к бараку кто-то приближается, они прекратили избиение и побежали на работу. Анна валялась на полу, скуля и постанывая.

Когда я увидела, что она беспомощно лежит посреди барака, во мне почему-то проснулось милосердие. Я подошла к ней. Она лежала, корчась от боли, широко распахнув глаза. Я принесла ей воды и тоже побежала на работу.

Через несколько часов нам приказали спуститься во двор. Мы стояли в строю, дрожа. В наших изможденных телах дребезжали кости. Но ненависть отступила. Страх был забыт. Нас переполняло сладостное чувство удовлетворения. Боль утихла, мы торжествовали, хотя к радости победы примешивалась и горечь.

Ни одна из нас ничего не открыла. Нас долго допрашивали, жестоко избивая, но все было напрасно. Наконец нам приказали вернуться к работе, оставив без обеда. Вот это было мучительно: мы и так находились на грани голодной смерти.

Анну мы больше не видели. По лагерю прошел слух, что ее перевели в другое подразделение.

И вот теперь она здесь, в французском банкетном зале! На празднике в честь дочери Сары! Для меня это было как пощечина. Как она посмела присутствовать на одном из тех событий, которые все мы, бывшие узницы, в глубине души считаем своей местью нацистским изуверам! Она - наш враг! Как она могла сюда явиться?

ПРОСЬБА

- Меня лихорадило, - продолжала Ханна. - Воспоминания переполняли мою душу, застилали глаза. Я не могла понять, что я действительно вижу, а что мне мерещится. Голова кружилась. Прежде чем я разобралась в происходящем, она подошла ко мне. Нет, Анна уже не была той самоуверенной молодой девушкой. Она заметно состарилась. Запавшие глаза, морщинистое лицо. Похоже, виной тому был не только возраст. "Здравствуй, Ханна", - сказала она мне.

Я молчала. Перед моими глазами вновь встали картины прошлого. Я отчетливо видела, как она кричит на нас, как она нас безжалостно избивает, унижает, топчет все наши заветные мечты о свободе. В этот момент я вспомнила все. Все сразу. Лишь спустя несколько минут я собралась с силами, чтобы взглянуть ей в лицо.

Наверное, она поняла, о чем я сейчас думаю, что со мной происходит. Она пристыженно опустила глаза. На ее впалых щеках проступили алые пятна. Но вдруг она схватила мою руку и крепко ее пожала. Из ее уст вырвался душераздирающий крик.

Я поволокла ее за собой в безлюдный коридор, чтобы не привлекать ничьего внимания. Анна безутешно рыдала: "Ты меня наверняка ненавидишь! Ты меня не простила. Я сразу заметила, что ты узнала меня с порога", - бормотала она, плача.

Я хотела было сказать: "Нет, я не сразу тебя узнала", но промолчала. Я просто обнимала ее. В тот момент Анна казалась мне самым несчастным существом на планете. Мне стало ее жаль.

Мы вышли на улицу. Было холодно и темно. Мы шли и молчали. Наконец, она обернулась ко мне и сказала: "У меня к тебе есть одна просьба". Ее глаза все еще блестели от слез. "На прошлой неделе мне сделали обследование в больнице и сказали, что надо делать операцию. У меня в мозгу опухоль. Операция будет через неделю. Наверно, само Провидение послало тебя мне сегодня, потому что я боюсь идти на операцию одна. Пожалуйста, сходи со мной".

Я хотела спросить ее, почему она осталась совсем одна. Но смолчала. Я не издала ни звука, даже когда она написала на листке бумаги свой адрес и всунула этот листок в мою руку. Немного овладев собой, я пробурчала что-то вроде: "Может быть, я загляну к тебе в гости перед операцией". И она ушла.

Следующие несколько дней были для меня очень трудными. Я сообщила родственникам, что задержусь во Франции на несколько дней дольше, чем планировала. Хорошо еще, что эта встреча произошла далеко от дома - мне не хотелось, чтобы дети видели меня в таком состоянии. Я не могла бы поделиться с ними своими переживаниями, сомнениями, колебаниями...

- Вы не знали, как поступить? - невольно переспросила я.

- Сложный вопрос. С одной стороны, я отчетливо видела ее золотые пряжки и черные сапоги, вспоминала, как она подвергала нас, совсем юных девочек, суровым наказаниям. В то же самое время во мне проснулось сострадание, а разум подсказывал, что она была такой же узницей, как и мы.

Ханна умолкла и, порывшись в сумке, достала фотографию. На ней Ханна была запечатлена рядом с женщиной в белом больничном халате - Анной.

- За день до того, как Анне предстояло ложиться на операцию, я, почти не отдавая себе отчета в своих действиях, отправилась к ней домой. Я не видела шумных улиц, полных народу. Перед глазами все плыло, точно в каком-то полусне. Я нашла ее дом, поднялась по лестнице, прочла на двери табличку с именем. Она открыла мне дверь. На ее лице выразилось удивление.

Несмотря на тусклое освещение, я увидела на дальней стене семейный портрет: Анна, какой-то мужчина (вероятно, муж) и двое детей, мальчик и девочка.

Анна стояла рядом со мной. Я задумалась: что же произошло с ее семьей?

"Их больше нет", - пояснила Анна. "Я осталась одна". Неотрывно рассматривая портрет, я вслушивалась в хриплый, странно отрешенный голос Анны: "Через несколько лет после окончания войны я, как и ты, вышла замуж. Я тоже начала новую жизнь на руинах. Порой меня мучила совесть, но я утешала себя мыслью, что вместе с собой я спасала память о своей семье. Изо всей нашей семьи, включая дальних родственников, в живых осталась я одна...". Тут Анна осеклась и грузно бухнулась на потертый диван." Но затем... все члены моей новой семьи, один за другим, трагически погибли. Каждая смерть была еще страшнее и нелепее, чем предыдущая. И тогда меня обуял какой-то иррациональный ужас. Я пришла к убеждению, что они погибли из-за меня. Ужас преследовал меня повсюду. Я не знала ни минуты покоя. Я согнулась под бременем своей вины. Наконец, я обратилась к нашему раввину. Я излила ему душу, призналась во всем. Раввин и его жена отнеслись ко мне очень тепло. Во мне вновь затеплилась воля к жизни. По совету раввина я начала бесплатно работать в доме престарелых, чтобы окружить заботой людей, у которых никого не осталось. Я чувствовала, что этим искупляю свои грехи и снимаю с себя вину за гибель членов моей семьи, - Анна помахала портрету рукой, точно прощаясь.

- И что вы тогда сделали, - спросила я Ханну.

- Я выслушала Анну, обняла ее и спросила: "Где твой чемодан? Пора собираться в больницу". От своих чувств я временно постаралась отрешиться. Анна собрала все необходимое и сложила в старый коричневый чемодан. Потом сняла со стены семейный портрет, бережно поместила в отдельную сумку, туда же положила еще несколько вещиц. "Здесь мои воспоминания, - пояснила она. - Пожалуйста, положи эту сумку у моей койки в больнице".

Мы вместе поехали в больницу. Всю дорогу молчали. Я осталась ночевать в ее палате. Посреди ночи она проснулась. "Ханна, как мне страшно! Я боюсь операции. Что если...?". Я пыталась отвлечь ее от тревожных мыслей, но все было напрасно. Анна точно не слышала моих слов и продолжала: "Если я умру, может быть, моя смерть послужит искуплением - хотя бы частичным - за мои злодеяния по отношению к тебе и другим. Пожалуйста, прости меня!". Ее глаза горели в темноте. Она разрыдалась.

В этот момент я полюбила ее, как сестру. "Сестра моя, милая моя сестра", - шептала я, тоже обливаясь слезами. Когда стало светло, мы попытались взять себя в руки. Лечащий врач Анны очень удивился этой сцене. Две немолодых женщины плачут, точно маленькие девочки. Такого взрыва эмоций он никогда еще не наблюдал в своей практике.

"Вы ее сестра?" спросил он. "Да", - сказала я.

"Держи меня за руку, не отпускай", - умоляла меня Анна. И я держала ее за руку, пока ей не стали делать общую анестезию. "У меня дурное предчувствие. Я знаю: ничего не получится, ничего. Скажи, что ты меня прощаешь! Скажи! Попроси всех, чтобы они меня простили! Чтобы простили Анну!" - вскрикнула она и погрузилась в сон.

"Идите передохните", - уговаривала меня медсестра. "Через несколько часов вернетесь. Операция долгая, сложная".

Я ничего не желала слушать. "Я обещала сестре, что останусь подле нее. Я ее не оставлю", - сказала я медсестре и проводила каталку до дверей операционной.

- Вы сознавали, что назвались ее сестрой? - уточнила я у Ханны.

- Да, конечно. Я не оговорилась. Мне не казалось это странным. За те несколько часов, которые мы провели вместе, Анна стала для меня как сестра.

Часы тянулись медленно. В больнице пьяняще пахло лекарствами. Мне казалось, что я вне времени, в какой-то капсуле. Вероятно, я задремала - сказалась бессонная ночь. Очнувшись, я обнаружила, что кто-то накрыл меня шерстяным одеялом.

"Анна, Анна!" - я вспомнила, где нахожусь.

Я подозвала медсестру, проходившую мимо, и попросила ее выяснить, как дела у Анны. У меня есть много неизгладимых воспоминаний, но это - самое памятное.

Ко мне приблизились врач и медсестра. "Ваша сестра...", - произнесла медсестра, медленно, очень медленно выговаривая каждый слог, - "... ваша сестра так и не проснулась".

И Ханна заплакала прямо в ресторане, где мы сидели. Заплакала, как плакала в той французской больнице.

- Анна попросила прощения! Она неустанно умоляла простить ее. За несколько часов между нами возникли уникальные, тесные узы. С ее смерти прошли годы, а мне по-прежнему больно с ней распроститься. Может быть теперь, когда я поделилась этой историей с вами, мне станет легче. Столько времени я носила этот груз на душе. Мне хочется обрести душевный покой, если это вообще возможно для бывшей узницы барака номер 267.

Ханна закончила свой рассказ. Она глотнула воды из стакана, утерла с глаз слезы, взяла со стола записную книжку и поглядела на часы. - Уже поздно, - произнесла она, встала и ушла.

На следующий день Ханна позвонила мне. - Я не могла больше там сидеть. Меня переполняли воспоминания, - пояснила она. - Но, пожалуйста, напишите об этом. Опишите все, как я рассказала. Это нужно тем, кто выжил в бараке 267. Они должны узнать, что Анна попросила у них прощения.

Теперь просьба Ханны выполнена.

БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА: Ханна Розенталь выжила в Освенциме. Ее отец и мать, семь братьев и сестер и все остальные родственники были убиты ал кидуш ашем - во имя освящения Имени Б-жьего. После Холокоста Ханна вышла замуж за товарища по несчастью. Несколько лет они прожили в Израиле, а затем эмигрировали в США. Б-г наградил ее детьми, которые изучают Тору. К этому времени все они состоят в браке. Большинство детей Ханны проживает в Израиле. У Ханны много внуков и правнуков - источник огромной радости и гордости.


Сара Пэчтер, Aish.com